Том 1 - Страница 119

К оглавлению

119

— Как! Разве ты не знаешь, как ты живешь?

— Да как же я живу?

— Что ты огрызаешься-то! Нешто живут так по-собачьи! — крикнул Костик.

— Я не живу по-собачьи, — тихо отвечала Настя.

— Стерва! — крикнул Костик, и послышалась оглушительная пощечина, вслед за которой что-то ударилось в стену и упало.

Домна отскочила от стола и бросилась к двери.

— Куда! — крикнул Исай Матвеевич на Домну. — Не встревай не в свое дело; пошла назад!

Домна повернулась к столу, смахнула в чашку хлебные крошки и, суя эту чашку в ставец, кого-то чертакнула.

— Кого к чертям-то там посылаешь? — спросил Прокудин старшую невестку.

Домна ничего не отвечала, но так двинула горшки, что два из них слетели с полки на пол и разбились вдребезги.

— Бей дробней! — крикнул с досадою Прокудин.

— И так дробно! — отвечала Домна, подбирая мелкие черепочки разбитых горшков.

— Да что ты, сибирная этакая…

— Что! горшок разбила. Эка невидаль какая!

— Голову бы тебе так разбить…

Но в это время в сенях послышался раздирающий крик. Домна, не дослушав благожеланий свекра, бросилась к двери и на самом пороге столкнулась с Костиком.

— Совладал, родной! — сказала она ему с насмешкой и укором.

— Куда? — крикнул опять Прокудин. — Домна, вернись!

Но Домна не обратила никакого внимания на слова Прокудина и, выскочив в сени, звала:

— Настя! Настя! где ты? Настасья? Это я, откликнись, глупая.

Никто не откликается. Домна шарила руками по всем углам, звала Настю, искала ее в чулане, но Насти нигде не было.

Домна вернулась в избу, ни на кого не взглянула и молча засветила у каганца лучинную засветку.

— Куда с лучиной? — крикнул Прокудин.

— Настасью искать.

— Чего ее искать?

— Того, что нет ее.

— До ветру пошла.

— А може и за ветром.

— Брось лучину! воротится небось.

Домна лучины не бросила и вышла с нею в сени; влезла с нею на потолок, зашла в чулан, заглянула в пуньку, а потом, вернувшись, острекнула лучину о загнетку и сказала:

— Ну теперь уж сами поищите…

— Кого поискать?

Домна ничего не отвечала и, подозвав к себе плачущего пятилетнего сына, утерла ему нос подолом его рубашонки и стала укладывать его спать.

— Где Настасья-то? — спросил Прокудин.

Домна молчала.

— Слышишь, что ли? Что я тебя спрашиваю! Где Настасья?

— А мне почем знать, где она? может, в колодце, може, в ином месте. Кто ее знает.

— Да что ты нынче брешешь!

— Что мне брехать. Брешет брёх о четырех ног, а я крещеный человек.

— Не видал жены? — спросил Прокудин вошедшего Григорья.

— Нет, не видал.

— Что за лихо! Подите-ка ее поищите.

Ребята пошли искать Настю, и Костик злой-презлой пошел с ними, поклявшись дать Настасье здоровую катку за сделанную для нее тревогу. Но Насти не нашли ни ночью, ни завтра утром и ни завтра вечером.

Ночью на другой день в окно маслобойни Прокудина, откуда мелькал красноватый свет, постучался кто-то робкою рукою.

Костик и Прокудин, сидевшие вдвоем за столом в раздумье, как быть с пропажею бабы, тревожно переглянулись и побледнели. Стук опять повторился, и кто-то крикнул: «Отопритесь, что ли?»

Костику и Прокудину голос показался незнакомым, однако они встали оба вместе, вышли в сени и, посмотрев в дырку, прорезанную сбоку дверной притолки, впустили позднего посетителя.

Гость был один, и лицо его нельзя было рассмотреть в сенях. Пушистый снег как из рукава сыпался с самого вечера, и запоздалый гость был весь обсыпан этим снегом. Его баранья шапка, волосы, борода, тулуп и валенки представляли одну сплошную белую массу. Это был почтовый кузнец Савелий. Узнав его, когда кузнец вошел в маслобойню и стряхнулся, Костик плюнул и сказал!

— Тьфу, чтоб тебе пусто было! напужал только насмерть.

— Что больно пужлив стал? — спросил кузнец, обивая шапку и собираясь распоясываться.

— Да ведь ишь ты какой белый! — отвечал спохватившийся Костик.

— Белый, брат! Ты гляди, снег-то какой содит, страсть! и подземки крутить начинает.

— Откуда ж тебя бог несет, дядя Савелий? — спросил Прокудин.

— А ты, дядя Исай, прежде взыщи гостя, а там спрашивай. Эх ты, голова с мозгом!

Прокудин достал из поставца полштоф и стаканчик и поднес Савелию.

— Куда ж, мол, едешь-то?

— Ехал было к тебе.

— По дороге, что ль?

— Нет, изнарочна.

— Что так?

— Так, спроведать задумал.

— Нет, исправда?

— Да правда ж, правда.

— Ты, парень, что-то говоришь, да не досказываешь.

— Вот те и раз! Вот за простоту-то мою и покор. Что ж, как живешь-можешь, Матвеевич?

— Ничего, твоими молитвами!

— Ну, брат, по моим молитвам давно бы вытянулся. Моя молитва-то: не успеешь лба путем перекрестить, то туда зовут, то туда кличут; хоть пропади! Хозяюшка как?

— Ничего; что ей на старости делается!

— Детки? невестка молодая?

— Да ты говори, что хочешь сказать-то?

Прокудин и Костик зорко смотрели в глаза кузнецу.

— Что сказать-то?

— Да что знаешь о невестке?

— Она у меня.

— Что врешь?

— Ей, право.

— Как так?

— Да так, меня вчера дома не было, ездил в город; а она прибегла к хозяйке вся дроглая, перепросилась переночевать, да так и осталась. Нонеча она молчит, а мы не гоним. Такая-то слабая, — в чем жизнь держится, куда ее прогнать. А под вечер я подумал: бог, мол, знает, как бы греха какого не было, да вот и прибежал к вам.

— На лошади, что ль?

— Да, а то как же? не пешком, чай.

119